И сшилось платье белое…

Она была самой красивой невестой: миниатюрная, как дюймовочка, воздушная до такой степени, что казалась неземной. Её хотелось взять на руки. Даже нет, посадить на ладонь и любоваться, не отрываясь. Большущие глаза, в обрамлении пушистых ресниц, смотрели чуть пугливо и радостно. На губах вздрагивала едва заметная улыбка. Классическое платье, как принято веками у невест – пышный низ и обтягивающий лиф, подчеркивающий высокую девичью грудь, дополняло ее небесный образ. Вся она излучала радость полета, счастья и нерастраченной любви.

Их пару – с невестой, как игрушка, мэр города пригласил на особый приём. Катя приняла это за особый знак: значит, все у них с Максимом будет хорошо. Лучше, чем у других. Ее Максим – первый, единственный, обожаемый. Теперь они, уж точно, одно целое, неразделимое. Ее ликование плескалось через край: боже мой! Какое блаженство впереди! Сколько их ждет радостных праздников, романтических вечеров и счастливых будней!

Свадьба шумела, плясала, пела и неистово приветствовала молодых извечным «Горько!». И никто не догадывался: горечь действительно стояла рядом. Даже не рядом, она была в них – в Кате и Максиме. Причем, она так глубоко была скрыта, что они и сами не знали о ее существовании. Но ее величину невозможно измерить, потому что она была залита праздничной волной, окатившей их, и снова наползала, оголяя острые углы.

Ни блеск ярких огней, ни разноцветье шаров и букетов, ни восторженные возгласы гостей не могли уничтожить серой, как пепел, горечи. Она была изнутри.

…Катя все знала. Ее догадки уже давно подтвердились обидными фактами. Эти факты проткнули ее, словно длинной острой шпилькой. Она и за праздничным столом чувствовала боль от этого укола.

Максим сначала отнекивался, но быстро сдался: нельзя себя переехать. Катю, да, любит. Со школы они вместе. Но поступили в разные институты. Она уехала в другой город, а он остался здесь, дома. Катя приезжала каждый выходной. Он встречал ее, радовался приездам. И также радовался, когда она уезжала. Только тихо. Про себя. А Катя видела только ту, первую радость. Вторую, которая была у него «про себя», она уже не видела. Потому что уезжала. И в ней всю неделю жила его первая радость. Когда она ехала к нему снова, то знала, что он будет восторженно встречать ее. А когда она уедет – этого она не знала – он также восторженно будет провожать. Про себя.

Но планы строили: только вместе. Навсегда. На всю жизнь. Она и жила этими мыслями. Других, не то, что не допускала, их просто не было. Им неоткуда было взяться. Она знала только одну радость: Максим.

Первый раз Катя почувствовала «горько», когда он убежал «на минутку» перед Новым годом поздравить бабушку, а вернулся только на следующий день. Она никак не могла рассмотреть его глаза. Он их прятал. Она хотела заглянуть в них, надеясь прочитать правдивый ответ. Разгадка была там, в глазах. Потом он справился с собой и спрятал «ответ» глубоко – с глаз долой. Она так и не успела «прочитать» его – убрал. И все заштриховалось, завуалировалось, заштопалось, стерлось. Как будто ничего не произошло. Катин комок горечи тоже почти рассосался…

А потом снова все повторилось. На этот раз Катя сумела «поймать ответ» в глазах и перехватить его:

- Кто она?

Глаза побежали в сторону, потом вниз, и, в конце концов, закрылись. Катя поняла, что ответ, найденный ею, правильный.

Серый пепел засыпал ее вначале изнутри, а потом стал проявляться на лице, на теле… Катя посерела. Максим испугался.

- Катенька, мы просто учимся вместе. Она мой товарищ…
- А я кто?
- Ты… ты моя любимая. Навсегда. Навечно…

Он схватил ее и стал покрывать тысячами поцелуев. Он верил в то, что говорил. Пепел горечи смывался Катиными слезами. Опять она стала свежей и чистой. Опять она видела только одну радость – первую.

Потом были еще подозрения, сомнения, недоверие – она, вопреки себе, училась этим чувствам. Горько училась. Ее учил Максим. Он преподавал ей блестящие уроки: Катя ревновала. Она ненавидела это слово. Никогда не произносила его. Даже про себя. Оно ей не нравилось. Грубое какое-то. Само его начало «рев» уже подразумевает что-то нечеловеческое, животное. Она не хотела так. Она хотела только ту, первую радость. Но Максим все чаще заставлял ее опускаться до этого «рев». И при этом всегда говорил:

- Только тебя люблю, а она – товарищ…

Катя верила. Привыкала верить. В конце концов, сжилась с этим. Ну, какая разница, товарищ и товарищ. У одних в товарищах парни, у других – девчонки. А Максим, он, ведь, необычный. И товарищ у него такой же.

После окончания четвертого курса они оба решили, что стали уже семьей. А, значит, нужен общий дом, фамилия, статус. Свадьбу назначили на день, когда, казалось, все женятся и выходят замуж «8.08.2008»: запоминающаяся дата. Нельзя пропустить.

Торжество намечалось широкое, с кучей гостей и обширной программой. Родители с обеих сторон взяли солидные кредиты в банке – «чтобы все, как у людей». Но в отличие от Катиной мамы, мама Максима знала, что у него есть «товарищ». Ведь Катя уезжала на неделю, а Максим-то дома не ночевал… «Ничего, - решила мама, - все образуется, с кем не бывает по молодости. Заживут с Катенькой по-семейному, и отойдет «товарищ» в сторону». Она любила Катю. И уважала: отличница, умница, красавица. Катенька оправдала ее надежды. Максиму будет тепло и уютно с ней.

И Катина мама уважала Максима. Он тоже оправдал ее надежды. Только она ничего не знала о его двойной жизни. А Катя не говорила. Зачем говорить о товарище? Забудется…

Поэтому родителям было ничего не жалко – пусть дети будут счастливы!

На второй день, после веселого гулянья, молодые улетели в свадебное путешествие. В Санкт- Петербург. Гостиница, дворцы, Нева и беззаботность – с ума сойти от счастья! И Катя начала «сходить с ума». Она звонила маме и плакала в трубку:

- Мама, здесь плохо…
- Катя, как может быть плохо в Петербурге?
- Дождь и холодно…

Мама недоумевала:

- Да, как же так? Там столько интересного! Я с утра до вечера гуляла бы по Невскому под ливнем…
-Плохо, мама… приеду и разведусь.

Мама совсем растерялась: «Избалованная молодежь, ничего не ценят, не умеют радоваться…».

А Катя не знала, как радоваться. Максим лежал на их общей широкой кровати, отвернувшись. У него не было никаких желаний. Катя пыталась его расшевелить, поднять, заинтересовать. Ей хотелось на экскурсии, а он бурчал:

- Иди одна…голова болит.

Катя не могла одна. Она хотела только с Максимом. Но между ними лежал «товарищ». Катя так и не смогла ее прогнать.

После возвращения Максим прямо с вокзала уехал к своей маме. В Катину квартиру не пошел.

А Катя застыла. Она превратилась в кусок льда. Она стала безликой, безмолвной, безвольной, бессильной. Надломилась. Надо было ехать в университет. Мама собрала вещи, погрузила ее в электричку и, как могла, успокоила. Ей показалось, что Катя «держится». А через час после отъезда пришла SMS-ка: «Мама, я не хочу жить. Незачем».

Телефонный вызов на Катин мобильник заканчивался одним словом: «Недоступна».

У мамы остановилось сердце, а потом ухнуло к ногам и никак не хотело возвращаться на место. «Катя, Катенька, Катюша…» - ухало сердце в пятках…

Ночью, наконец-то, она ответила:

-Да, мама…- прохрипел незнакомый голос.
-Катя… - больше мама ничего не смогла сказать.

Катя слышала ее прерывистое дыхание, но не знала, что мама борется со своим сердцем, возвращая его на место.

Самым трудным был первый месяц. Лед так сковал Катю, что ей было тяжело передвигаться. Всегда легкая и воздушная, она превратилась в воина, закованного в железные доспехи: ни дышать, ни есть, ни спать. И даже думать было невозможно. Все катилось по инерции – день, ночь, опять день, опять вечер…неинтересно. И так будет всю жизнь? Зачем такая жизнь?

Когда приезжала домой, часть этих «доспехов» сбрасывала на маму: выдержит. И та держала – а куда деваться? Больше-то некому поддержать.

Всю зиму они медленно освобождались от железа и льда. Ни подруг, ни друзей, ни развлечений. Это все раньше заменял Максим. Она оказалась совсем оголенной. Получается, что она не готова жить без него. У нее всегда была только учеба, а все остальное – Максим. Теперь остались только занятия, и то не в радость. Она ходила в ВУЗ без интереса. И пятерки получала только потому, что баллы, которые ниже, для нее просто не существовали. У преподавателей и рука не поднималась поставить ей «четыре»: вся зачетка – сплошные пятаки. Но она и к «пятакам» стала безразличной. И под Новый год безучастно легла спать в 10 вечера.

Катина душа только к весне начала понемногу оттаивать. Весеннее солнце оно, ведь, и толстый речной лед ломает. Медленно, очень медленно сползал серый пепел. Словно после ожога нарастала тонкая розовая пленка – кожа, нельзя дотронуться – больно! Потом появилась первая улыбка. Захотелось покрасить волосы. Катя начала расправлять плечи. Тяжелый молот, придавивший ее, удалось, наконец-то, с надрывом, сдвинуть. И пепел начал рассеиваться. И горечь уходить. Она вспомнила, что надо писать дипломную работу. Раньше думала, без вариантов, после окончания – только в свой город.

К весне появились сомнения. Ей там холодно. Там опять рядками выстраиваются картинки, которые ей хочется забыть навсегда. Но они без усилий воспроизводятся перед глазами именно там. Нет, не надо.

Перед самой защитой она уже знала, что не вернется назад. У нее все чаще начала мелькать мысль, что самое главное событие еще впереди. Как зеленая трава пробивается весной к свету, так и ее новое воображение расцветало новыми, неожиданными красками. Серый пепел уходил в прошлое, чтобы стать историей, может быть единственно горькой ее страницей, которые Кате предстоит перелистывать, как настольный календарь – легко и радостно.

← Читать далее

С Днем рождения, река!

Воздух напряженно подрагивал. Солнце боязливо, уже ближе к заходу, нырнуло за облака, словно не хотело участвовать в главном весеннем событии.

Поделиться в соцсетях:

Читать далее →

«И тигры у ног моих…»

Леночка ждала гостей. Вся воздушная, легкая, она порхала по кухне, а следом за ней летели ее пушистые белые волосы. Ее пухленькие пальчики с розовыми коготками ловко управлялись с вилками и ножами. Леночка мурлыкала свою любимую песенку – «…и тигры у ног моих сели…».